Ругающие раннесоветскую политику коренизации правые обычно обращают...
Ругающие раннесоветскую политику коренизации правые обычно обращают мало внимания на то, что рука об руку с ней шла тематика отказа нового человека в новом обществе от старой идентичности. Вот, например, короткий эпизод из гайдаровской "Школы", которую мы уже вспоминали в канале как первое описание школьного шутинга в отечественной литературе:
- Цыганенок, - спросил я его, - а зачем ты у нас появился? Ведь вас же не набирают на службу.
Он сверкнул белками, приподнялся на локте и ответил: - Я пришел сам, меня не нужно забирать. Мне надоело в таборе! Отец мой умеет воровать лошадей, а мать гадает. Дед мой воровал лошадей, а бабка гадала. И никто из них себе счастья не украл, и никто себе хорошей судьбы не нагадал, потому что дорога-то ихняя, по-моему, не настоящая. Надо по-другому...
Цыганенок оживился, приподнялся, но боль раны, очевидно, давала себя еще чувствовать, и, стиснув губы, он с легким стоном опустился опять на кучу листвы.
Другой пример, еще сильнее - Багрицкий, тяготившийся грузом своего еврейства в "Происхождении" 1930 года:
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки...
Я покидаю старую кровать:
- Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
Но этот путь идентификации, конечно, был для одиночек, и не пережил сворачивания коренизации и становления советского патриотизма.
Пётр Кромских
